Он открывает глаз: один — ярко-голубой, считывает статичную картинку; живо щурится, когда дождь угождает на тонкое стекло — эквивалент роговицы, отделяющей тонко устроенный механизм нейрооптики от внешней среды. Считанные секунды — отсчёт идёт вперёд, даже торопится — требуются на «полную перезагрузку»; встал, покачал головой и пошёл вперёд, ну, как ни в чём ни бывало. Казалось бы, что в этом сложного? «Ты же и не из таких переделок живым возвращался, бро, — подбадривает внутренний голос, который кажется чужим. — Не помнишь?»

Сегодня же сложным казалось абсолютно всё: встать с груды мусорных пакетов, выбрать правильную дату из воображаемого календаря, вспомнить своё имя, — в конце-то концов! Самое важное «дело», напротив которого необходимо было чиркануть красивую галочку в первую очередь, почему-то занимало последнюю строчку в импровизированном списке. «Э… Элен? Да впрочем, нет, больно уж оно какое-то бабское, так бы меня не назвали, так, — борг старательно загибает на руке пальцы, перебирая варианты, покуда «ослабшую» (а скорее потерявшую соединение с источником питания) металлическую «культяпку» не утягивает вниз сила притяжения. — Г… Гэ-гэ… Или не на «г», может, как-то на «н»? Нет-нет, звучит как херня».

Мысли, точно клубы дыма, вьются где-то на периферии взора, ускользают, когда он напрягается и среди идеального, убаюкивающего белого шума ищет в своей голове воспоминания, факты, интересные газетные сводки с участием себя любимого — короче говоря, что-то хоть сколько-нибудь важное. Способное ответить на вопрос: кто он, собственно говоря, такой? Листая пустые страницы своего «фотоальбома», он чувствует пустоту: приятную, сосущую, безжизненную.

Тело из металла застыло над ним толстой коркой, — но Ноунейму всё же удаётся приподнять голову на короткое мгновение. Он подает голос — сдавленный, приглушённый, вместо хрипотцы — неравномерные помехи, напоминающие кашель. Пройдёт ещё немного времени, и он присядет, затем — попытается встать. Получится это у него не сразу; но времени ещё полно.
А чего мы ждём, собственно?
А хер его знает, — но времени, которое сейчас было у борга в единоличном распоряжении, сейчас бы на всех хватило.

Небо чернеет над головой, эдакой вывернутой до самой глотки тёмной пастью. В консервной банке просыпается поэт. Ложе из мусорных пакетов становится всё более удобным, а желание разобраться со всем… этим — далёким и неважным. У Ноунейма всё ещё полно времени; тихое шипение колёс где-то вдалеке, звуки дождя складывались в прекрасное, обволакивающее звучание — что-то наподобие городского «эмбиента», который захотелось записать и переслушать. С пакета, который он задел, рукой натягивая капюшон на лицо, потекла загадочная струйка.

Запахло чем-то медицинским.

В формалине маринуют трупы, а запах витает как раз такой, специфический. Возможно, это совсем не сон, а смерть — полусон-полусмерть, прогулка вдоль черты, отделяющей эти понятия друг от друга. Но «формалин» — не его тема, в его теле толком и нечего консервировать, тут уж скорее о несанкционированной «переплавке» по причине множественных неисправностей стоит переживать; значит времени всё ещё много — впрочем, стоит начинать задумываться о том, как его потратить с пользой для дела. Сознание подсказывает, что надо поскорее найти заветный «вкл»: Ноунейм садится, растягивая искусственные связки в локтях. Эффекта от этого никакого, но привычки, выученные с самого детства, остаются даже у «бескожаных».

Он осматривается. Мусорные пакеты с жёлтой маркировкой и это запах… — значит, он очнулся не просто в переулке спального района, а где-то на задворках «медицинской организации» — красивые слова, стянутые с поддельных «лицензий», которые есть даже у чуваков, вворачивающих в тело устаревший металлолом. Борг выдыхает; его преследует стойкое ощущение, что он и раньше бывал в таких местах.

Интересно, — жёлтые пакеты? А это значит одно: скоро сюда приедет машина для утилизации потенциально опасных отходов (вот так оно и бывает — бесполезная информация остаётся циркулировать в цепочке нейронов, покуда кора не отсохнет и не отвалится от металлического каркаса). Значит, что скоро здесь, наверное, станет людно.

Значит, можно ещё немного полежать.

Отредактировано Ace (2024-05-30 06:54:43)

И всё же с выводами он поспешил, признаться честно.

За ним пришли и отнюдь не на «катафалке» с красивым лого на боку, — а, так, ветром сюда принесло какую-то девчонку с ведром в руках. Он, посчитав эту встречу не более чем случайностью, которую вполне можно было бы проигнорить как неприятный «сайд квест», даже не потрудился сесть. До последнего он надеялся, что она поступит мудро и не станет вникать в детали представшей взгляду забавной «картинки» с ним в главной роли; смешной разве что для тех, кому больше заходит чёрный юмор.

— Ну, привет, — в голос закралась лишняя вопросительная интонация. Это приветствие звучало так натянуто и вымученно, что в нём без труда читался справедливый вопрос: «что тебе от меня надо?»

Он, дослушав её монолог до самого конца, не сдержался, — засмеялся, хрипло и приглушённо.

— Провожу инспекцию, — важнецки чеканит Ноунейм. Воздевая над головой руку, он устремляет вверх погнутый указательный палец, намереваясь проткнуть небосклон и сделать в нём дырку. — Вот, например, гражданочка… — чертит плавным движением линию к надписи «класс «Б» на целлофане. Вполне возможно, что тут и не обошлось без травмы: основной сустав его указательного пальца был деформирован настолько, что Ноунейм просто неспособен был его согнуть по собственному желанию. — Добропорядочные… э-э-э, резчики знают, где до вывоза необходимо хранить пакеты с такой надписью, так что я их конфискую. В личное пользование.

Борг помогает себе подняться в импровизированном «кресле» с химозной набивкой из использованных ампул, пропитанных растворами бинтов. В ответ слышится хруст, звон перекатывающегося под весом Ноунейма содержимого мусорных пакетов; он ещё и рукой куда-то влез и теперь отчаянно оттирался краем плаща.

— Ну, как ты думаешь, что я тут делаю? — от прежнего насмешливого тона не остаётся и следа. В глазнице горит только один голубой огонёк, — и горит чем-то недобрым. — Я ровно там, где мне стоит быть. В мусоре. Считай, моя новая среда обитания.

На её последний вопрос Ноунейм, если честно, не собирался отвечать. И вовсе не потому что не хотел или считал, что она недостойна знать столь конфиденциальную информацию относительного его персоны, а потому что сам не знал правильного ответа. В голове присутствовал только шум: наслаивающиеся друг на друга записи с камер — воспоминания — генерировали бесконечную сумятицу голосов. Кое-где в прокручивающуюся на повторе запись встраивался звук стрельбы. Предчувствие, что произошло что-то «нехорошее» становилось всё более явным, — и даже краем плаща от него оттереться не получилось бы.

— Твой мусор, говоришь? Так я прав, что ты — резчик? — она выбивалась из какой-то привычной ему картинки «мистеров самоделкиных», которые рисовались воображением. Он сложил пальцы в замок — указательный палец так и оставался выпрямленным, скошенным в сторону — и сощурился, издавая протяжное «м-м-м».

Ну, и какая разница?
Сейчас даже помощь доврачебная имеет собственный прейскурант, и Ноунейм показался себе полнейшим придурком, понадеявшимся, что его могут «пересобрать» — любой ценой. Но лучше бесплатно.

— А тебе не нужна… практика? На безвозмездной основе, конечно, денег я с тебя не возьму, вот такой я великодушный, — если в него сейчас полетит ведро, то хотя бы это будет более чем заслуженно.

i'm here to be entertained
steal my face and throw away my name
i never needed it
you're all so welcoming

Отредактировано Ace (2024-06-01 09:29:18)

По резким уступчикам, прорезям, которые в некоторым смысле выполняют роль «определительных признаков» — черт лица, — стекают щедрые струи воды. Доктор опрокидывает над ним целое ведро воды. Он выдыхает протяжно, натужено; отбрасывает край плаща и смотрит на резчицу исподлобья.

— Наиграешься — скажи, — голос отбивает звуки отрешённо и холодно. Печатает печатная машинка. Раз-раз, — и фраза готова. Получите и распишитесь.

Хочется Ноунейму сыграть эту «роль», — ну, поломаться немного, что ли.
А то почему она такая на всё согласная? Это даже как-то… странно.
Ноунейму кажется, что он медленно проваливается в ловушку, которую сам же и расставил, — а она, госпожа «самый лучший резчик», только оркеструет и верховодит процессом поимки «подопытного».

— Самый лучший? Да ну, — вытягивает из своего подобия рта свист; записанный звук воспроизводится прерывисто — барахлит проводник голоса, который давно заменил ему ненадёжные голосовые связки.

Борг сгорбился, он оперся о собственные колени; сидит вальяжно, капюшон надвигает на лицо для пущей загадочности. По плечам и спине стекает вода. В глубокой тени сияют глазницы зловещим неживым огнём: один огонёк — яркий-яркий, а второй — ритмично мигает, вспыхивает и гаснет, подаёт сигналы «S.O.S.», когда нарушенный контакт прерывается и вновь сплетается в сложную плеяду проводков-синапсов. Если он замрёт, то вполне сойдет за статую, в которой прежде обитала жизнь.

Ноунейм не успевает ответить, съязвить, грубо отшутиться — рядом с ним приземляется ведро. Она — незнакомка — аккурат вписывается в вышедшую из строя часть оптического дисплея, поэтому такого финта борг совсем не ждёт.

Раздаётся грохот, и Ноунейм вскакивает. Чистое топливо — гормональная солянка симпато-адреналовой системы; она до сих пор работает в состоятельном тандеме с механизированными частями, ну, прямо-таки совершенная конструкция — пожалуй, на такое «превращение» борг соизволил однажды раскошелиться, потому что описание аугмента показалось ему крутым.

Его вырывает из мусорной кучи с силой надпорогового импульса. Рука с вывернутым пальцем ложится на бедро, а внутри что-то щёлкает. Замыкается хорошо отлаженная рефлекторная дуга, словно кто-то её самостоятельно соединил нейронные связи между собой, чтобы «машина хорошо выполняла свою работу». Пальцы проваливаются в пространство опустошённой кобуры, где, вероятно, раньше Ноунейм держал револьвер, поддерживая заезженный образ эдакого «футуристического ковбоя».

— Ты нормальная? — он бьет по протянутой руке, пошатываясь. Инерции слабого шлепка оказывается достаточно, чтобы утянуть его к стене соседнего дома. Узенький переулочек внезапно замыкается над головой и становится ещё более тесным для такой горы пакетов — для него, для доктора с позывным «Зиро».
Или это всё же имя?

— Ты чуть мне в голову не попала, я тебе, что, мишень для обрабатывания бросков? — возмущается борг. — Ещё моё лицо повредишь… тогда я с тебя точно компенсацию потребую. За свой мусор и за нанесение тяжёлых телесных повреждений лицу при исполнении рабочего задания.

Кажется, он её — совсем — не слушал.

Она — смешная.
Эмоция сменяет одна другую, она тасует карты в руке, меняет их привычное положение, раскладывает рубашками вверх; секунду назад Зеро изображает спокойствие, а затем вновь её растаскивает по сторонам дисплея. Она повышает голос, становится невыносимо звонкой — у Ноунейма в ушах фонит, свистит её заведённый говор, точно кто-то выпустил из клетки механическую птичку. Он засовывает мизинец в отверстие, которое соединяет окружающий мир с динамиком и протирает пластинку акустического поролона.

Хорошо хоть слух его не подводит — пока. Верхняя височная извилина — её клетки в сером веществе — отдаёт по аксонам запредельное количество импульсов; всё происходит по закону инерции. Зеро — кричит, он — слышит, но что-то совсем другое.

— Ладно, всё помолчи, — слова растут в геометрической прогрессии. В какой-то момент ему в уши вливаются одновременно три равномерно звучащих голоса госпожи-доктора. Три — как у трёхголового змея из сказки, как воплощений Бога на Земле (ха-ха). Звуки вырастают из темноты, наплывают на «сцену» с мерным тиканьем зарытого в груди метронома. Он жмурится: в этот момент огонёчки глаз гаснут — словно насовсем. Руками борг хватается за голову, будто с целью отделить её от шеи одним лёгким движением. Трясёт головой — слышно, как бьются внутри слетевшие с привычных им мест компоненты «экзоскелета». Кажется, что металлолом в голове ударяет по нужной гипертрофированной точке воспалённого мозга; звуки отключаются.

— Вот это оно нихера себе… — протягивает с задумчивостью. Кажется, что помимо проблем с опорными компонентами его модифицированного тела, придётся возиться и с более «глубокими» поражениями: в какой-то момент становится очевидным тот факт, что кто-то, вероятнее всего, влез в святое всех святых — в его нейробокс, а затем покрутил там толстенной отвёрткой.

Иначе — почему так плохо? Везде, всюду. Глаза — не видят, а уши — не слышат; ноги — не ходят, а руки… что там руки… хотя нет, постойте, руки ещё ничего. Чудо, не иначе.

Дети, — вроде бы реальные? Немножко смазанные черты лица, промежуток между носом и подбородком делит половинка луны — улыбка. Надо их отвлечь; Ноунейм знает, что дети любят фокусы, а больше будто бы ничего не знает. Всё остальное он благополучно забыл. Значит, будем брать именно этим — единственным дурацким фактом, который выплюнул «командный центр».

Борг тянется к своему нагруднику — тесной крутке из кожи, в кармане которой запрятаны карты. Он освобождает их от упаковки и ведёт большим пальцем по растрёпанным краям заветной колоды. Его обуревает чувство ностальгии; какая-то сладкая сонливая нега. Даже голос становится протяжным, загадочным. Из-под опущенного капюшона сияют уголёчки глаз. Он выглядит так, словно собирается втюхать тебе самый интересный сайдквест из тех, которые можно получить у этого NPC.

— Пс… пц… пацаны, смотрите, что покажу, — он держит интригу пару секунд, дозволяя детям собраться вокруг него и кучи отходов — они обтекают Зеро по бокам; между тем он чувствует, как по его ногам течёт зловонная хлорка, с вмешанной в неё кровью. Его движения тревожат мусорные пакеты, и они бесконечно рвутся-рвутся-рвутся. Но со стороны кажется, что течёт откуда-то из-под него, точно он обоссался. — Фокус. Фо-ку-с-с-с…

Дети отходят; опасливо перебирают босыми ногами. Маленькие иголочки хрустят под подушечками лапок. Маленькие беспризорные котята боятся странного борга, — и, наверное, доктору тоже стоило бы.

Впереди остаётся Зиро — невысокая, щуплая, сливается с окружением точно хамелеон, принявший статичное положение на ветке. Эйс вытягивает руку и говорит, тыча пальцем сперва в удерживаемые в руках свою последнюю драгоценность — свою колоду, а затем — в неё, в резчицу.

— Ты, — в воздухе повисает молчание. Его нарушает лишь стук капель. Он ловко выбрасывает вперёд широкий веер с клетчатым узором составленный целиком и полностью из карт, отложенных друг от друга с точностью до миллиметра — промежуточек к промежуточку. — Выбирай.